Рассказ "Чукотское лето"

 Опубликован в журнале "Охотничьи просторы. Альманах",  вып.47, 1990.

       Белый плотный туман. Уходящая от крутых боков вельбота вода сливается с ним.

​

       Низко над нами проплывают ро­зовые чайки. Или это скрытое от нас солнце окрашивает белых птиц?

​

    Все это создает ощущение неподвижности и полной тишины; ровный шум мотора журчание уходящей волны и пронзи­тельные крики мчащихся где-то гагар только усугубляют это впечатление. В вельботе шестеро — бригада мор­ских охотников. С ними я плыл на промысел морского зверя и рыбодобычу. 

​

    На борту имелись два гарпуна. Соб­ственно гарпун — это заточенная с одной стороны металлическая вертушка, вра­щающаяся на конце железного штыря, к которому приделано кольцо, за которое привязывается линь. Фиксированная впе­ред острым концом вертушка, пробив кожу животного при его рывке, разворачивается под кожей.

​

   Это сооружение крепится к древку при помощи метал­лического патрубка, а древко, после того как загарпуненное животное нырнет под воду, отделяется и скользит по линю на кожаных кольцах. На другом конце древка прикреплен наконечник из кости моржа, при мне его использовали для отталкивания льда. Линь другим концом прикреплен к «пых-пыху». Это целая шкура ластоногого, вывернутая наизнанку, надутая и периодически сма­зываемая кровью. На этих бурдюках хорошо отдыхать во время длительных переходов и пить чай. Его периодически кипятят на примусе и пьют из эмали­рованных кружек вприкуску с общим сахаром, который хранится в старой тряпочке. Вот, собственно, и вся оснастка.

​

    Правда, еще у каждого охотника на поясе висит короткий нож. Для заточки ножей используется удобной формы галька, которая периодически выбирается на берегу. Что оленеводы, что охотники — ве­ликие мастера все привязывать, все свя­зывать. Могут связать разбитое блю­дечко и пить из него чай, привязать наконечник или пластинку из металла, чтобы сделать тесло, которым очень удобно работать, так как кожа слегка пружинит и удар получается мягким.

​

   Охота велась с вельботов, оснащен­ных подвесными моторами, которые кре­пились не на корме, а вставлялись в особый колодец, находящийся рядом с килем, ближе к корме, что обеспечи­вало баланс судна и возможность прохо­да по мелким лагунам. Мы перемеща­лись на один борт, и вельбот скользил по дну крутым днищем, а винт работал у самой поверхности воды. Киль был подбит ребрами кита, и на борту имелось несколько коротких досок с врезанными кусками моржовых клыков, в которых были проточены выемки. Это давало возможность при плохой погоде разгру­жать вельбот и вытаскивать его своими силами на берег, чтобы переждать шторм. Иногда такое ожидание затягивалось на неделю и больше. Поэтому охотники чаще всего промышляют в заливах или лагунах, редко выходя в открытый океан.  При помощи таких костяных «рельсов» мы перетаскивали наши вельботы через косу Мечкен. При плавании по беспокойному морю на нос вельбота на распорках натя­гивается полоска брезента, которая на­зывается фальшбортом.

​

   Моторист сидит у мотора, а бригадир стоит на корме, ногой управляет кормовым веслом и в бинокль высматривает добычу. При ударе боковой волны он подскакивает и вновь утверждается на корме, скользя по бор­там раскисшими торбазами. При большой и покатой океанской волне смотреть на следующее за нами суденышко тревожно. Видя, как люди исчезают за волной, нельзя отделаться от тревожной мысли, что они не появятся вновь, поэтому всегда радуешься, когда видишь появ­ляющиеся над водой головы охотников.

​

   А вельбот снова скользит вниз по волне, потом зарывается фальшбортом в воду и, натуженно гудя мотором, начинает взбираться на водяную гору.

​

   Обычно же охоты во льдах ведутся в начале лета тихими ночами. Днем охотники спят на берегу в прогретых солнцем палатках или береговых ярангах, а ночью, когда над морем разлито се­ребристо-сумрачное сияние, вельботы от­правляются на поиски добычи. Плавное скольжение по блестящему, неуловимо убегающему и сливающемуся с горизон­том пространству завораживает.

​

   Большинство предметов быта и про­мысла производится из окружающего материала, что дает возможность без лишнего труда заменить износившуюся часть. Убитое животное используется почти все, из крупных и рыхлых костей изготавливаются различные предметы бы­та. При удачных охотах, когда вельботы оказываются перегруженными, в первую очередь выбрасываются головы с клыка­ми. Для местных охотников предпочти­тельнее добыча молодых моржей,  так как их пищевые качества лучше, а шкура может быть использована на ремни для собачьей или оленьей упряжки, для поделки яранг и байдар.

​

   Представьте себе, что шкуру моржа толщиной в палец нужно разрезать вдоль, чтобы сделать из одной две, только вдвое тоньше, а дыры залатать заплатами с внешними стежками, нитками из су­хожилий, чтобы через них не проходила вода. Сквозь такие кожаные борта байдар видны бегущие волны, и поэтому плава­ние на них имеет особое очарование. Мореходные качества их превосходны, они намного легче других судов, но делать их — искусство, требующее вре­мени и мастерства. 

​

  Мясо моржей грубое и волокни­стое, но с приятным специфическим привкусом. Хоровина — кожа ластоногого с жиром. Выдержанные в ямах куски хоровины моржа весом около пяти­десяти килограммов называются копальхеном. Это основная пища береговых охотников и корм для упряжных собак. Отваренная кожа только что убитого моржа легко пережевывается и довольно приятна на вкус.

​

    Придя с холода в ярангу и вытащив из котла кусок горяче­го жира с кожей, приятно с хрустом впиться в него зубами. Тогда глотку орошает горячий жир и по всему телу расходятся теплота, ощущение сытости и покоя. Кишки моржей выворачиваются, промываются морской водой и вялятся на вешалах. Вяленые отварные кишки удовлетворят вкус любого гурмана. Со­держимое желудков выливается в таз, все располагаются вокруг него и, засучив рукава, вылавливают из жидкости и едят части еще не переварившихся моллюсков. Все народы имеют в своем рационе окисленные корма, а если их нет, то обязательно употребляется содержимое желудков домашних или  диких жи­вотных.

​

     Ребра моржей хрящеватые и эластич­ные. Охотники остругивают их ножами и лакомятся стружкой. Надо видеть, как уже трехлетние малыши орудуют остро отточенными ножами, отрезая мясо у са­мых губ уверенным движением снизу вверх. Глядя на такую трапезу, я всегда боялся за сохранность их носов. Сам я никогда не пытался повторить их дви­жения, так как при одной мысли об этом мне начинало казаться, что подбородок у меня выступает еще дальше, а нос еще длиннее. Моржовая хоровина квасится в ямах и не теряет своих полезных качеств, тогда как такая продукция из других тю­леней превращается в жидкое месиво, не годное даже для вечно голодных собак. Использование большей части живот­ного в пищу, включая внутренности и содержимое желудков, — это не только необходимая экономия, но и получение полного комплекса полезных веществ для организма, потребность в которых нельзя покрыть, питаясь только мускуль­ным мясом. Из растительной пищи береговые охотники постоянно использу­ют морскую водоросль фукус и три на­земных вида растений. Раньше наиболее результативным способом охоты на моржей был загон, когда несколько байдар направляли стадо мор­жей в мелководные лагуны. Животных выгоняли на берег, выборочно забивали копьями, разделывали, а куски шкуры с жиром и мясом закапывали  месте в торфяную толщу, скованную вечной мерз­лотой. При забое большого стада зверей часть из них оставляют богам. Чтобы богам было удобней трапезовать, на туше вдоль хребта делается глубокий разрез.

   Первыми к туше слетаются чайки, рас­саживаются вокруг и, задрав головы кверху, раскрыв свои клювы-граммофоны, начинают голосить. На эти крики слета­ется вся голодная окрестная стая         тундровых чаек и приступает к пиршеству.

​

   Поэтически и верно это описано в «Пес­не о Гайавате».Мне не пришлось принимать участия в загонных охотах и забое моржей на бере­гу, я видел только результат таких охот. Мы охотились с вельботов на моржей, которые отдыхали на льдинах. Айсбергов в этой части Берингова моря я никогда не видел, а плавающие льдины с моржами были небольшими.

​

   Пространство состояло из раство­ренного неба и моря, вельбот двигался вперед, о чем можно было догадаться по убегающим перламутровым волнам. Вот вельбот чуть заметно меняет курс. Все настораживаются. Скоро начинаю разли­чать белые полоски и среди них одну темную. Это льдина с лежащими на ней моржами. Вельбот сначала замедляет ход, а за несколько десятков метров до цели выключают мотор, и дальнейшее про­движение происходит при помощи облом­ка весла и обратной стороны древка гарпуна.шими, ровными и низкими, почти не возвышающимися над водой.

​

   Животные уже очень близко. Видны складки кожи, покрытой короткими, каш­танового цвета волосами. Вся эта масса тел постоянно колышется, стонет глубо­кими низкими голосами. Они постоянно очесывают друг друга ластами и переворачиваются с боку на бок. Вдруг один из ближайших моржей поднял голову и увидел нас.

​

   «Акулика» («тихо»), - прозвучала чуть слышная команда. Все замерли,  не изменяя поз. Морж еще некоторое время смотрел внимательно, затем его глаза  начала заволакивать влажная муть, и он со стоном уронил голову. Вельбот вновь двинулся между льдинами  и остановился. 

​

   Три стрелка, находившиеся на носу вельбота, выбирали ближайшего, лежащего боком к нам моржа и по команде вы­стрелили. Мгновение опустошительной тишины и неподвижности разорвал вто­рой залп. После него я увидел только од­ного моржа на льдине, а как все стадо очутилось в воде — ускользнуло от моего внимания. Прыгающие моржи столкнули заднюю часть нашей жертвы в воду, и теперь она из последних сил цеплялась передними ластами за край льдины. Все беспокойно зашумели и начали торопливо проталкивать вельбот между битым льдом. Животное сорвалось и ис­чезло под водой: убитые или смертельно раненные моржи тонут. Бригадир помрач­нел, охота была прекращена, и вельбот направился прочь от этого места.

​

    Немного погодя был замечен одино­кий морж, лежащий на небольшой льди­не. Вельбот приблизился к нему, мотор выключили, и, когда судно остановилось, раздался залп. Морж не шелохнулся, и только было видно, как по его спине на льдину стекают струйки темной крови. У него не было обоих клыков. Вероятно, они были отбиты пулей незадачливого охотника... Кожа по складкам была изъ­едена паразитами, и сквозь эти трещины виднелось темное мясо. Это была единст­венная и далеко не завидная добыча. На следующую ночь мы подошли к льдинам, на которых лежали моржи. После двух обычных залпов одно живот­ное осталось на льдине. Остальные с шу­мом выныривали со всех сторон вельбо­та. По близким группам производился залп, и они исчезали под водой. Сколько было вокруг моржей — определить было трудно, так как они неожиданно выныри­вали и исчезали так, что казалось, слов­но вода кипит вокруг нас. Я видел, как моржиха, прижав ластами к своей спине моржонка, увлекла его в бездну, подальше от опасности.

​

   Я лавировал между стреляющими охотниками, выбирая экспозицию для снимка, и случайно взглянул за борт. Из глубины всплыл морж. «Рыр!» («морж») – вскликнул я. Все охотники мигом развернулись и направили кара­бины на него. Он, видимо израсходо­вав запас воздуха, спутал окрашенный бе­лой краской борт с краем льдины. Но если, занеся клыки за борт, он рванется обратно, то перевернет наше суденышко. Уже отчетливо были видны вибриссы его усов, морщинки вокруг открытых глаз, но морж, на наше счастье, вовремя разоб­рался в ситуации и, развернувшись, вновь исчез в глубине. Морская поверхность не шелохнулась. Удивительная пластич­ность моржового тела! Я взглянул на ли­ца охотников — в трудные минуты жизни эти люди как бы каменеют и замыка­ются. Что толку кричать от ужаса? Жизнь научила их выжидать до конца, чтоб не прозевать единственный шанс, который может спасти их жизнь. Пыхтение моржей еще слышалось со всех сторон. Между тем кто-то из охот­ников заметил раненого моржа, держав­шегося отдельно от остальных. Вельбот приблизился к нему, и бригадир метнул в него гарпун. Животное нырнуло, охотни­ки стравили линь и выбросили за борт «пых-пых». По поплавку было видно, как под водой животное двинулось сначала под днище вельбота, и охотники направи­ли стволы карабинов в воду. Затем «пых-пых» вздрогнул, принял вертикальное положение и замер. Все облегченно вздохнули: морж был мертв. За линь туша животного была поднята из глубины, в ластах прорезаны отверстия, за которые туша была прикреплена к борту.

​

   Первый морж был разделан на льдине. Вся разделка велась короткими ножами. Погрузив разделанного моржа, со вто­рым, привязанным к борту, вельбот мед­ленно двинулся к стоянке. На море был полный штиль, и мы благополучно при­были на место. Когда подошли к берегу, чтобы следовать вдоль него, нас встрети­ла стая собак и сопровождала нас до стоянки. Собаки летом содержались без привязи и бродили стаями, уходя в по­исках пищи на многие километры вдоль побережья. как водоизмещение таких судов невелико, то на них грузится только наиболее ценная продукция. И на этот раз голову с прекрасными клыками хотели оставить на льдине. Я взял топор и начал вырубать клык. С другой стороны подошел старик и начал вырубать другой. Он всегда сидел рядом со мной на банке перед бригадиром. Когда я занимался фо­тографированием или измерением, он стоял в стороне; когда же я подключался к погрузке добычи на борт, он становился со мной в пару. По его советам бригада высаживалась на берег перед штормом и выходила опять в море. Содержать хорошую упряжку собак  даже при удачной охоте на моржей довольно затруднительно, так как нужны большие запасы копальхена.  

​

   Льды вскоре исчезли, а с ними и мор­жи откочевали в другие угодья и на леж­бища. Охотники переключились на мел­ких тюленей. Наиболее ценен для мест­ного населения лахтак  - много мяса и прекрасная кожа для собачьих и оленьих алыков, подошва для торбазов. Ни один из видов тюленей в этих местах не обра­зует скоплений, хотя их головы посто­янно маячат в отдалении от идущего судна. В профиль их головы похожи на головы собак-боксеров, но чаще их ви­дишь в фас, и тогда они похожи на блестящие мячи. Кажется, будто кто-то играет под водой в мяч, который  иногда от сильного удара вырывается из своей стихии и исчезает в ней вновь.

​

   Я не могу утверждать, что они умеют плакать, но я видел слезы, текущие из широко раскрытых глаз, смотрящих в дуло кара­бина, и уверен — они в эти мгновения чувствуют неизбежность смерти. Гоняясь по глади океана за тюленями, постоянно их видя, можно несколько дней кряду не добыть ни одного, и тогда горько видеть разочарование в глазах женщин и детей, вышедших встречать прибывшие вельботы...

​

   Вельбот, не сбавляя хода, врезался в песчаный берег косы. У самого уреза воды лежала молодая нерпа. Ее голова была повернута в нашу сторону, из широко открытой пасти вырывался сдав­ленный писк, и из огромных выпуклых глаз катились слезы-жемчужины. Грянул выстрел из наставленного в упор кара­бина. Небольшое худенькое тело опало и почти слилось с золотистым песком. Ко­жа была насквозь изъедена паразитами, которые интенсивно размножаются на тюленях, долго избегающих воды. Это, видимо, был нерпенок-сирота, у которого погибла мать, прежде чем научила его са­мостоятельной жизни в воде. Он в любом случае был обречен. Иссеченная пара­зитами кожа причиняла ему  нестерпимую боль в соленой морской воде, поэтому он предпочел гибель на берегу спасению в морской стихии.

​

   Вельбот по жесту руки бригадира почти незаметно изменил курс: на не­большой одинокой льдине лежали два желтоватого цвета лахтака. После друж­ного залпа один лахтак исчез в глубине, а второй, раненый, боясь нырнуть, уходил от погони по поверхности моря. Расстоя­ние быстро сокращалось. Бригадир пере­местился на нос вельбота и занес гар­пун над головой. Зверь оглянулся, увидел летящий в него гарпун, повернулся на спину и сделал ластами такое движение, какое делает человек, пытающийся оттол­кнуть летящий в него предмет. На его морде выразился ужас, и, поняв беспо­лезность сопротивления, он попытался нырнуть. Гарпун вонзился в его выгнутый упругий бок. Наконечник пробил кожу и развернулся под ней, древко отделилось и заскользило по стравливаемому линю. «Пых-пых» был выброшен за борт, и вельбот медленно начал преследовать дви­жущийся поплавок. Скоро все было кончено. Тушу вытащили на ближай­шую льдину. Шкуру сняли винтом, чтобы потом нарезать длинных ремней. Живот­ное было упитанным, хотя прямая кишка была забита лентецом так, что когда ее перерезали у выхода, то она напоми­нала цветок белой  хризантемы. Тушу раз­делали и все уложили в вельбот... 

​

   Такая ферментированная рыба приоб­ретает неприятный для нас вкус, но от­варная свежая лососина очень скоро приедается. Мне она опротивела уже к концу первой недели, да и сами рыбаки быстро перешли на отварные рыбьи голо­вы. Периодически к рыбакам приходил один из вельботов охотников, и тогда бригады менялись ролями: рыбаку набра­сывались на мясо морзверя, а охотники лакомились отварной рыбой...

​

    В июле в речке на нерест пошла горбуша. За ней стайками по пять-десять штук шел северный голец, чтобы полако­миться икрой. Голец в это время еще без икры, и мясо его особенно сочно и вкус­но. Рыба отлавливалась небольшими ставными сетями в устьях небольших рек или кос. Сети выставлялись с берега длинным составным шестом. Горбуша вся шла на юколу, которую готовили женщи­ны, а я солил для копчения гольца. Икра также вялилась на камнях или ква­силась в кожаных мешках с нерпичьим жиром и растениями. Рыба для приготов­ления юколы распластывалась вдоль хребта и на три дня клалась мясом вниз на прибрежную гальку, затем ее перево­рачивали и досушивали. 

​

   ...На берегу лагуны целыми днями сидел старый чукча. Перед ним на сошках стояла заряженная старая малокалибер­ная винтовка. От долгой жизни на холоде нос его имел темно-сизый цвет, на кон­чике носа постоянно висела капля жем­чужного цвета. Глаза слезились и были подернуты влагой. Раза два в день в пре­делах выстрела показывалась голова нер­пы и минуты две рассматривала непод­вижную фигуру старика. Старик целился в голову до тех пор, пока она не скры­валась под водой. После этого он понуро шел к костру, что-то тихо объяснял жен­щинам, выпивал кружку чаю и снова от­правлялся на свое дежурство. Сначала во мне возникло раздражение от его медли­тельности, так как нерпичье мясо было бы большим разнообразием к нашему рыбьему столу. Потом я понял сущность такого поведения. Эта неспешность ха­рактерна для всех северных охотников. Так же ведет себя хищное животное около пасущегося стада — оно как бы приучает стадо к себе, усыпляя его бди­тельность. Предки охотников таким спо­собом постепенно приучили к себе се­верных оленей, кочуя вместе с пасущи­мися стадами и питаясь ослабленными и больными животными. Первобытный че­ловек с его примитивными орудиями охо­ты мог существовать только за счет крупных и непуганых стад.

    Для этого нужно было убивать наверняка, не беспо­коя основного ядра Стада, то есть посто­янно находясь позади движущихся жи­вотных. 

​

   ...Ближе к осени в песнях женщин все более ощутимо звучал ритм морско­го наката. Однажды ночью я проснулся оттого, что что-то тяжелое и мокрое било меня по лицу. Удары наката сливались в сплошной гул. Вокруг была абсолютная темнота. Чувство беспредельного одино­чества парализовало мое тело и волю, не было ни малейшего желания шевель­нуться. Вдруг раздался тихий женский смех, и сразу темнота обернулась тесной теплотой человеческой жизни.

​

   Вокруг все зашевелилось, задвигалось, тихо загово­рили спокойные и согласные люди. В кро­мешной мгле, при ураганных порывах ветра они быстро подняли тяжелое и мокрое полотнище палатки, привязали растяжки к более тяжелым камням. А вда­ли раздавались размеренные и мощ­ные накаты морских волн на берег косы Мечкен.

​

Чукотка, восточная оконечность косы Мечекен, 1960г.

Фото автора.